Ненавижу неумелый пафос. Любишь пафос - умей его© принц
КОНЦЕПЦИЯ СМЕРТИ В ЛИТЕРАТУРНОМ ТВОРЧЕСТВЕ УИЛЬЯМА С. БЕРРОУЗА
“Для кошмара пса, что был очеловечен –
инсталляция схемы возможного выхода…”
Кэндзи Сиратори “Кровь электрическая”
тут-©Образы смерти в европейской литературе и искусстве занимают, пожалуй, исключительное место. В Средние века и эпоху Возрождения “невозможность проникнуть в тайну смерти порождала самые мрачные фантазии и питала устрашающую атмосферу мистерий” [8,c.50]. Наиболее распространенный образ, изображающий смерть – скелет, впервые появившийся в итальянском (Пьеро ди Козимо), немецком (пляски смерти, похоронные аллегории, фаустова дуэль), фламандском (Питер Брейгель) Ренессансе. В творчестве Питера Брейгеля фантастические образы выступают почти неотъемлемым компонентом сцен крестьянской жизни и фламандского пейзажа. Подобную тенденцию уже в русской литературе, безусловно, с огромным успехом выразил Н.В. Гоголь. Само изображение смерти носит парадоксальный характер – оно есть представление небытия. В “Триумфе смерти” П. Брейгеля смерть изображена бесконечной когортой скелетов, “которые, вырываясь из глубин, разрушают и убивают все, устраивают террор, применяют пытки и казни” [8,c.50]. Это не абстрактное изображение смерти, а как заметил французский историк искусства М. Брион, речь, скорее, идет о бунте кладбищ, мрачном пиршестве останков, веселом и жестоком разгуле небытия. “Впечатление ужаса, исходящее от картины, увеличивает поразительная способность художника, характерная для мастеров эпохи Возрождения, индивидуализировать сцены и персонажи, даже если персонажами являются бесчисленные количества мертвых бунтующих кладбищ”[8,c.52]. Совершенно по-иному обычно интерпретируются изображения скелетов и трупов учеником Тициана, проиллюстрировавшим работу анатома, хирурга и естествоиспытателя Андреаса Везалия “О строении человеческого тела”. Позы, в которых стоят скелеты, свойственны живым людям, точно так же как и на картине П. Брейгеля. Отличие же заключается в том, что Рисунки Стефана Калькара к книге “О строении человеческого тела” говорят о жизни, а не о смерти, на что указывают и пейзажи окружающие скелеты, и содержание самой проиллюстрированной работы, предназначенной к борьбе с болезнями.
Существенное место в понимании смерти занимают архаичные культы почвы: праздник урожая, образ Богородицы; и солярные культы: греко-романские сатурналии, дионисии и вакханалии в честь бога Диониса, Вакха, Бахуса, отождествляемого в некоторых аспектах с египетским Осирисом; европейские карнавалы (например, венецианский карнавал); русские колядования, масленица, праздники красная горка и Ивана Купалы, концентрировавшиеся вокруг осеннего и весеннего равноденствий и зимнего и летнего солнцестояний; культ солнца индейцев Америки. О том, насколько важное значение имели эти культы, можно судить хотя бы по использованию солярной и почвенной символики в народном искусстве и ремесле: солнечное колесо, венок, свадебный каравай, блины и др. Даже поверхностное изучение подобных архаичных обрядов и символ указывает насколько рождение и смерть тесно связывались в народном мифологическом сознании: так блины, например, – не просто символ солнца, они имели ритуальное значение, готовились как поминальное блюдо на похороны, отсюда особое значение масленичных блинов. При этом солярные культы, установившие зависимость жизни и смерти от Солнца, отражают не просто мифологические образы, а объективную реальность. Последователь Циолковского, основатель гелиобиологии, литератор, биофизик, с идеями которого с интересом знакомились Павлов, Бехтерев, Вавилов, – А.Л. Чижевский установил зависимость между циклами активности Солнца и многими явлениями в биосфере, в том числе, например, “солнечный ветер” побуждает человека к действиям неординарного порядка, примером которых могут быть войны, революции и др.
Поскольку, “феномен смертности стимулирует смысложизненную рефлексию” [4,c.34] или, выражаясь словами американского философа Л. Пойджмена: “Несомненность смерти порождает вопрос о смысле жизни. Наподобие человека, приговоренного к смертной казни или смертельно больного, мы знаем, что все мы в какой-то мере приговорены к смерти или неизлечимо больны” [9,p.6], проблема смерти не потеряла своей актуальности и в рамках ситуации постмодерна: концепция смерти французского философа Ж. Бодрийара, перформансы немецкого художника Йозефа Бойса, литература американского писателя Уильяма С. Берроуза и т.д. “Не смей говорить “А, это снова ты!” Смерти. Она этого терпеть не может” [3,с.334].
Цель данной работы можно определить как выявление особенных, свойственных современной культуре тенденций в восприятии смерти, выраженных в литературном творчестве Уильяма С. Берроуза. В качестве основания для решения поставленной проблемы использованы некоторые методы структурной антропологии, позволяющие выявить в представлениях о смерти Берроуза некоторые архетипы, свойственные другим авторам, затрагивающим тему смерти, мифологическим представлениям вообще, и через выделение общего, через встраивание в общий контекст, структуру, прийти к пониманию особенного в литературе Берроуза. Кроме этого, особенного внимания, пожалуй, заслуживает метод “философствования посреди” французского философа Ж. Делеза, использованный при написании данной работы и позволяющий располагаться “посреди читаемого”, встраиваться в способ жизни автора и давать ему голос, при этом дарить ему “ребенка”, который был бы и “его ребенком”, и “монстром” одновременно.
Тема смерти проходит “красной нитью” через все творчество Берроуза, смерть стала основным толчком к его занятиям литературой. Так его ранний роман “…и бегемоты сварились в своих бассейнах”, написанный в 1945 г. в соавторстве с Джеком Керуаком и ставший отправной точкой для литературы beat-generation, был спровоцирован убийством Дэвида Каммерера Люсьеном Карром, в той или иной форме изложенным и другими писателями, в том числе в черновиках Аллена Гинзберга под названием “Песня крови”. Так получилось, что Берроуз и Керуак были близко знакомы как с убийцей, так и с его жертвой. Первые самостоятельные романы Берроуза, увенчавшиеся в 1959 г. “нарезанным” “Голым завтраком” также были результатом переживаний, связанных со смертью. 6 сентября 1951 г. Джоан Волмер – близкая подруга Берроуза была убита им сами в результате несчастного случая. Чтобы не обезуметь от случившегося, ему было необходимо начать писать и полностью погрузиться в забытье литературой. Однако особого внимания в контексте выбранной темы заслуживает роман “Западные земли” (1987) – последний том трилогии, в которую также входят “Города красной ночи” (1981) и “Пространство мертвых дорог” (1984), авторская попытка отписаться от смерти, восторжествовать над временем, а Время, по словам самого Берроуза, обладает способностью превращать все живое и спонтанное в никому ненужный мусор. Первая проблема, с которой сталкивается Берроуз – определить, насколько абсолютный характер носит смерть. Для этого он обращается к древнеегипетской мифологии, огромное место в которой занимал культ мертвых и его ритуальная сторона, описанная в “Книге мертвых”, забота о посмертном сохранении тела и боги, с которыми души умерших сталкиваются в своих загробных скитаниях: Анубис, Осирис, Сет и др. Особое внимание Берроуз оказывает учению о семи душах, три из которых бессмертны, а четыре отправляются в Страну Мертвых вместе с умершим. Ка, Двойник – одна из семи душ, “единственный надежный проводник через Страну Мертвых в Западные Земли” [3,c.11]. Вообще, вопрос о посмертном существовании – одна из важнейших проблем, во все времена стоявшая перед человеком. Стоит вспомнить хотя бы, какое место она занимала в греко-романской мифологии, существенное значение она имеет и для христианской, в том числе и русской, религиозной мысли. Прямой наследницей европейской традиции решения проблемы посмертного существования, безусловно, выступает “Божественная комедия” Данте. Особый резонанс в Европе на фоне общего увлечения оккультизмом в период между Первой и Второй мировой войной вызвала первая публикация “Тибетской книги мертвых”. Берроуз задается главным вопросом ситуации постмодерна: “Может ли какая-либо душа уцелеть в огненном шаре атомной бомбы?” [3,c.14]. И сам же отвечает: “Если души, животные и человеческие, представить в виде сгустков электромагнитного силового поля, то, как нам известно, подобные поля могут быть легко уничтожены импульсом, возникающим при ядерном взрыве… Именно в этом и заключается ультрасекретная и сверхъестественная функция атомной бомбы” [3,c.14]. Тотальная Смерть – “то, что древние египтяне называли Второй и Последней Смертью” [3,c.16]. Если человек смертен, то для Берроуза все же необходимо удостовериться в реальности смерти. Война – “маятник Фуко” для Берроуза. В конкретном случае – Вторая мировая война, к опыту которой он обращается. Небезосновательно рассмотреть в данном контексте опыт и другого представителя постмодернизма. Немецкий художник Йозеф Бойс, служивший во время Второй мировой войны в авиации, зимой 1943 г. был сбит над Крымом, это событие послужило началом его личной мифологии: морозная “татарская степь”, топленый жир, войлок – предопределили образный строй его будущих практик, переполненных архетипическими мотивами; архаичными образами; изображениями животных: овец, зайцев, лосей и др.; топленым салом, войлоком, фетром, медом. “Как объяснять картины мертвому зайцу?”. И это не постмодернистский “пассивный садизм” [6,c.101], рожденный обществом потребления с его супермаркетами и интернетом. На войне жесткости, страха, ужаса и отвращения и так достаточно, его через край, и смерть становится очевидной, всеобъемлющей, всепроникающей из трупов и выжженных стен разрушенных городов прямо в живые организмы
Возможно ли предвидеть близкую кончину кого-либо? Знаки смерти по Берроузу – псы-привратники, они “не охраняют врата, а отворяют их и приводят за собой смерть” [3,c.66]. Это не проводники душ умерших в загробное царство вроде традиционного мифологического Гермеса, приводившего “тени” умерших в царство Аида и Персефоны, современного “Никто” из кинофильма “Мертвец” американского режиссера Джима Джармуша, а именно – предвестники. Тем не менее, Берроуз замечает, что “трудно провести отчетливую границу между вестником и носителем – одно постепенно перетекает в другое… вестник легко может обернуться носителем” [3,c.66-67]. Так, “средневековый хронист Гюнтер Бранденбургский пишет: “Еще ни разу чума не являлась без того, чтобы сначала кто-нибудь не повстречал оборванного и дурно пахнущего мальчишку, лакающего воду, словно пес, из городского источника, а затем поспешающего далее”. Чуму, кстати, именовали тогда Черной Смертью” [3,c.67]. “Пес-привратник также полон злым роком и несчастьями, как змея по весне – ядом… личный пес-привратник всегда является выражением худших сторон личности своей жертвы. Пес-привратник подходит к своей жертве, как ключ к замку” [3,c.67]. Наиболее близко в некоторых аспектах к тому, что А. Шопенгауэр назвал Мировой волей, по крайней мере, по тому деструктивному и в то же время абсолютному характеру, в терминологии Берроуза соответствует “Маргарас”, “Белый кот”, носящий вообще-то, по Берроузу, множество имен. Он это белое мурчание, “он может прятаться в снеге и солнечном свете на белой стене, в облаках и камнях, он движется по улице вместе с ветром, который гонит по мостовой обрывки газет, клочки музыки и серебряной фольги” [3,c.82], “все сотни культов с их ответами на вопросы превращаются в обман при неуловимом белом свете Белого Кота, в обман, за которым не скрывается ничего, кроме страха и пустоты” [3,c.161]. Вообще, как это уже было отмечено выше, представление смерти – представление небытия, поэтому оно носит парадоксальный характер. Тем не менее, можно перечислить достаточно внушительный ряд образов, призванных изобразить смерть или ассоциирующихся с ней. Образ Белого кота в романе “Западные земли”, безусловно, одно из лиц смерти, один из образов, изображающих ее. Однако его функции не исчерпываются олицетворением пронизывающей мир деструкции во всех ее проявлениях. Очень сложно найти в литературе и мифологии какой-либо аналог Белого кота. Скорее всего, ему соответствует какой-либо демон. С одной стороны это смерть, идущая по пятам (Берроуз указывает, что санскритское слово “маргарас” означает “того, кто идет по следу”), но при этом слова Кришны в Бхагавад-Гите о “времени, великом разрушителе миров, несущем гибель всему живому” вряд ли применимы в этой ситуации. Белый кот не слепая сила Кришны или Мировой воли в философии Шопенгауэра, его действия осознаны и одновременно конкретно направлены. Вместе с тем Белый кот – смерть и ослепительное серебряное сияние, проникающее и уничтожающее любую тьму, освещающее все тайное и секретное, “сам Ра во плоти” [3,c.241]. Это вторая сторона Белого кота, сохраняющая в себе черты солярного культа, та же деструкция, но направленная на уничтожение уже другого рода.
“Смерть – конечный продукт судьбы, исполнение предназначения. Нечто должно состояться в положенное время, и после того, как оно состоялось, нет больше никакого смысла в пребывании исполнителя в этом мире” [3,c.86-87]. Уильям С. Холл – альтер-эго Берроуза зимним вечером встречает маленького черного кота “Гейзера”, это и есть смерть в своем истинном обличии… пустота, тьма, небытие. Берроуз пережил свое альтер-эго на десять лет и умер в 1997 г. Но нет никаких сомнений, что роман “Западные земли” виделся Берроузом как завершение его литературной работы, это следует из содержания самого произведения. Оно не только носит в себе оттенки автобиографии, как, впрочем, и все творчество Берроуза, это еще и предсмертная исповедь, и раздача долгов, и постановка точек. Предчувствуя “исполнение предназначения” Берроуз превращает его в исследование, финальной чертой которого и должны быть Западные земли.
Обмануть смерть – значит обмануть природу? Преступники от природы нарушают законы природы, в том числе биологи, некоторые из них, как герой Берроуза, специализируются на эволюционной биологии. Берроуз неустанно анализирует пути к достижению бессмертия. Между тем замечая, “порочна любая методика бессмертия, которое основывается на продлении жизни физического тела, на его постоянной починке…, словно тело – это старый автомобиль” [3,с.208], “попасть в Западные Земли означает освободиться от страха. Сможете ли вы освободиться от страха, если будете пытаться сохранить навечно свое физическое тело?” [3,с.222]. Со временем становится очевидно, что единственный способ победить собственную смерть – отправиться в Западные земли, путь в которые лежит через Страну мертвых, путь, точно и беспрекословно описанный в “Книге мертвых”. “Кафка говорит о точке безвозвратности. Это самое труднодостижимое место во всей вселенной” [3,c.20]. “Дорога в Западные Земли, по определению, самая опасная дорога в мире, потому что проходит она по ту сторону Смерти” [3,с.173]. Таким образом, то, что намеривается совершить Берроуз в романе “Западные земли” формально сродное пути Данте в “Божественной комедии”, только без Эмпирея и райской розы в конце пути. И это вполне соответствует тому, что Лиотар назвал “состоянием постмодерна”, подменившим трансцендентность – имманентностью, вечность – длительностью, провозгласившим “конец истории”, остается лишь молчание Бога и смех ангелов из поэмы “Москва-Петушки” Венедикта Ерофеева. “Этот мир не скрывает ничего за собой, потому что ничего собой не являет – это мертвое пустое место, не имеющее ни смысла, ни цели” [3,c.179], только запах смеси “гнилых цитрусовых и горелой пластмассы – так мог бы пахнуть луна-парк после пожара” [3,c.53].
В конечном итоге Берроуз оказывается перед Западными землями, лежащими на другом берегу бурлящего потока. “Вся грязь и ужас, страх, ненависть, болезни и смерть в истории человечества пролегли между тобой и Западными Землями… Только побывав в Аду, можно увидеть Рай” [3,с.350]. “Ветви дерева – словно черные кружева на фоне серого неба… Старый писатель больше не может писать, потому что он достиг предела слов, предела того, что можно сделать при помощи слов” [3,с.350], констатирует Берроуз в “Западных землях”. Это и есть его зимний вечер, в котором он пребывает на границе Западных земель, это его ожидание, ведь смерть, по Берроузу, – “исполнение предназначения”, а значит, она не должна заставить его себя долго ждать.
Завороженность Берроуза смертью не только в литературном творчестве, но и в личной жизни: увлечение наркотиками, желание молодого Берроуза изучать медицину и др., требует отдельного, психоаналитического рассмотрения. Однако очевидно, что любое стремление постичь смерть, наиболее структурировано представленное в творчестве Берроуза романом “Западные земли”, – стремление к ее окончательному преодолению. В литературе и философии XX века тема смерти занимает не меньшее место, чем и в предыдущие эпохи: достаточно вспомнить хотя бы европейский экзистенциализм с его “пограничными ситуациями”, которые неоднократно были описаны еще Л.Н. Толстым. Однако оригинальность работы Берроуза, пожалуй, в том, что он рассматривает написание романа как способ “расплатиться со смертью” [3,c.9]. Он цитирует Иоганна Вольфганга Гете, упоминает музыку из “Гибели богов”, описывая полуразрушенный Берлин. Концепция смерти Берроуза – особый вклад в новую, “постмодернистскую мифологию”. Остается добавить, что позиция Берроуза сходна “доктрине классового господства интеллектуалов” Деррида, но если у второго она проявляется в его философской эсхатологии, то первый прямо манифестирует: “мы, поэты и писатели, мы – другие, мы – намного чище, мы живем в вечерних светлячках, в звуках паркового оркестра и в гудке далекого поезда, мы живем в служанке, чистящей вареное яйцо для выздоравливающего, который выздоровел давным-давно, мы живем в снеге на могиле Майкла, который падает с неба, мягкий и пушистый, словно ставя точку в судьбе всех живых и мертвых, мы живем в зеленом свете в конце тоннеля, в последнем и величайшем из всех снов человечества…” [3,c.226].
Имя Уильяма С. Берроуза стоит в одном ряду с Жоржем Батаем, автором “Черной весны” Генри Миллером, Альбером Камю, структурным антропологом Клодом Леви-Строссом, Мишелем Фуко, Жаком Деррида, автором романа “Имя розы” Умберто Эко и др. авторами, судьбоносными для эпохи постмодерна, занимая почетное место в пантеоне мысли XX века.
Литература:
1. Берроуз У.С. Голый завтрак / У.С. Берроуз. – М., 2009. – 288 с.
2. Берроуз У.С., Керуак Дж. И бегемоты сварились в своих бассейнах / У.С. Берроуз, Дж. Керуак. – М., 2010. – 224 с.
3. Берроуз У.С. Западные земли / У.С. Берроуз. – М., 2005. – 352 с.
4. Варава В. Россия и Америка: два отношения к смерти / В. Варава // Воронежская беседа. – 2000. – с. 32 – 46.
5. Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза / Ж. Делез. – М., 2000. – 351 с.
6. Коупленд Д. Generation икс / Д. Коупленд. – М., 2009. – 368 с.
7. Маньковская Н.Б. Париж со змеями (введение в эстетику постмодернизма) / Н.Б. Маньковская. – М., 1995.
8. Тэнасе А. Культура и религия / А. Тэнасе. – М., 1977. – 130 с.
9. Philosophy. The Quest for Truth / ed. by Pojman L.P. 1995.
“Для кошмара пса, что был очеловечен –
инсталляция схемы возможного выхода…”
Кэндзи Сиратори “Кровь электрическая”
тут-©Образы смерти в европейской литературе и искусстве занимают, пожалуй, исключительное место. В Средние века и эпоху Возрождения “невозможность проникнуть в тайну смерти порождала самые мрачные фантазии и питала устрашающую атмосферу мистерий” [8,c.50]. Наиболее распространенный образ, изображающий смерть – скелет, впервые появившийся в итальянском (Пьеро ди Козимо), немецком (пляски смерти, похоронные аллегории, фаустова дуэль), фламандском (Питер Брейгель) Ренессансе. В творчестве Питера Брейгеля фантастические образы выступают почти неотъемлемым компонентом сцен крестьянской жизни и фламандского пейзажа. Подобную тенденцию уже в русской литературе, безусловно, с огромным успехом выразил Н.В. Гоголь. Само изображение смерти носит парадоксальный характер – оно есть представление небытия. В “Триумфе смерти” П. Брейгеля смерть изображена бесконечной когортой скелетов, “которые, вырываясь из глубин, разрушают и убивают все, устраивают террор, применяют пытки и казни” [8,c.50]. Это не абстрактное изображение смерти, а как заметил французский историк искусства М. Брион, речь, скорее, идет о бунте кладбищ, мрачном пиршестве останков, веселом и жестоком разгуле небытия. “Впечатление ужаса, исходящее от картины, увеличивает поразительная способность художника, характерная для мастеров эпохи Возрождения, индивидуализировать сцены и персонажи, даже если персонажами являются бесчисленные количества мертвых бунтующих кладбищ”[8,c.52]. Совершенно по-иному обычно интерпретируются изображения скелетов и трупов учеником Тициана, проиллюстрировавшим работу анатома, хирурга и естествоиспытателя Андреаса Везалия “О строении человеческого тела”. Позы, в которых стоят скелеты, свойственны живым людям, точно так же как и на картине П. Брейгеля. Отличие же заключается в том, что Рисунки Стефана Калькара к книге “О строении человеческого тела” говорят о жизни, а не о смерти, на что указывают и пейзажи окружающие скелеты, и содержание самой проиллюстрированной работы, предназначенной к борьбе с болезнями.
Существенное место в понимании смерти занимают архаичные культы почвы: праздник урожая, образ Богородицы; и солярные культы: греко-романские сатурналии, дионисии и вакханалии в честь бога Диониса, Вакха, Бахуса, отождествляемого в некоторых аспектах с египетским Осирисом; европейские карнавалы (например, венецианский карнавал); русские колядования, масленица, праздники красная горка и Ивана Купалы, концентрировавшиеся вокруг осеннего и весеннего равноденствий и зимнего и летнего солнцестояний; культ солнца индейцев Америки. О том, насколько важное значение имели эти культы, можно судить хотя бы по использованию солярной и почвенной символики в народном искусстве и ремесле: солнечное колесо, венок, свадебный каравай, блины и др. Даже поверхностное изучение подобных архаичных обрядов и символ указывает насколько рождение и смерть тесно связывались в народном мифологическом сознании: так блины, например, – не просто символ солнца, они имели ритуальное значение, готовились как поминальное блюдо на похороны, отсюда особое значение масленичных блинов. При этом солярные культы, установившие зависимость жизни и смерти от Солнца, отражают не просто мифологические образы, а объективную реальность. Последователь Циолковского, основатель гелиобиологии, литератор, биофизик, с идеями которого с интересом знакомились Павлов, Бехтерев, Вавилов, – А.Л. Чижевский установил зависимость между циклами активности Солнца и многими явлениями в биосфере, в том числе, например, “солнечный ветер” побуждает человека к действиям неординарного порядка, примером которых могут быть войны, революции и др.
Поскольку, “феномен смертности стимулирует смысложизненную рефлексию” [4,c.34] или, выражаясь словами американского философа Л. Пойджмена: “Несомненность смерти порождает вопрос о смысле жизни. Наподобие человека, приговоренного к смертной казни или смертельно больного, мы знаем, что все мы в какой-то мере приговорены к смерти или неизлечимо больны” [9,p.6], проблема смерти не потеряла своей актуальности и в рамках ситуации постмодерна: концепция смерти французского философа Ж. Бодрийара, перформансы немецкого художника Йозефа Бойса, литература американского писателя Уильяма С. Берроуза и т.д. “Не смей говорить “А, это снова ты!” Смерти. Она этого терпеть не может” [3,с.334].
Цель данной работы можно определить как выявление особенных, свойственных современной культуре тенденций в восприятии смерти, выраженных в литературном творчестве Уильяма С. Берроуза. В качестве основания для решения поставленной проблемы использованы некоторые методы структурной антропологии, позволяющие выявить в представлениях о смерти Берроуза некоторые архетипы, свойственные другим авторам, затрагивающим тему смерти, мифологическим представлениям вообще, и через выделение общего, через встраивание в общий контекст, структуру, прийти к пониманию особенного в литературе Берроуза. Кроме этого, особенного внимания, пожалуй, заслуживает метод “философствования посреди” французского философа Ж. Делеза, использованный при написании данной работы и позволяющий располагаться “посреди читаемого”, встраиваться в способ жизни автора и давать ему голос, при этом дарить ему “ребенка”, который был бы и “его ребенком”, и “монстром” одновременно.
Тема смерти проходит “красной нитью” через все творчество Берроуза, смерть стала основным толчком к его занятиям литературой. Так его ранний роман “…и бегемоты сварились в своих бассейнах”, написанный в 1945 г. в соавторстве с Джеком Керуаком и ставший отправной точкой для литературы beat-generation, был спровоцирован убийством Дэвида Каммерера Люсьеном Карром, в той или иной форме изложенным и другими писателями, в том числе в черновиках Аллена Гинзберга под названием “Песня крови”. Так получилось, что Берроуз и Керуак были близко знакомы как с убийцей, так и с его жертвой. Первые самостоятельные романы Берроуза, увенчавшиеся в 1959 г. “нарезанным” “Голым завтраком” также были результатом переживаний, связанных со смертью. 6 сентября 1951 г. Джоан Волмер – близкая подруга Берроуза была убита им сами в результате несчастного случая. Чтобы не обезуметь от случившегося, ему было необходимо начать писать и полностью погрузиться в забытье литературой. Однако особого внимания в контексте выбранной темы заслуживает роман “Западные земли” (1987) – последний том трилогии, в которую также входят “Города красной ночи” (1981) и “Пространство мертвых дорог” (1984), авторская попытка отписаться от смерти, восторжествовать над временем, а Время, по словам самого Берроуза, обладает способностью превращать все живое и спонтанное в никому ненужный мусор. Первая проблема, с которой сталкивается Берроуз – определить, насколько абсолютный характер носит смерть. Для этого он обращается к древнеегипетской мифологии, огромное место в которой занимал культ мертвых и его ритуальная сторона, описанная в “Книге мертвых”, забота о посмертном сохранении тела и боги, с которыми души умерших сталкиваются в своих загробных скитаниях: Анубис, Осирис, Сет и др. Особое внимание Берроуз оказывает учению о семи душах, три из которых бессмертны, а четыре отправляются в Страну Мертвых вместе с умершим. Ка, Двойник – одна из семи душ, “единственный надежный проводник через Страну Мертвых в Западные Земли” [3,c.11]. Вообще, вопрос о посмертном существовании – одна из важнейших проблем, во все времена стоявшая перед человеком. Стоит вспомнить хотя бы, какое место она занимала в греко-романской мифологии, существенное значение она имеет и для христианской, в том числе и русской, религиозной мысли. Прямой наследницей европейской традиции решения проблемы посмертного существования, безусловно, выступает “Божественная комедия” Данте. Особый резонанс в Европе на фоне общего увлечения оккультизмом в период между Первой и Второй мировой войной вызвала первая публикация “Тибетской книги мертвых”. Берроуз задается главным вопросом ситуации постмодерна: “Может ли какая-либо душа уцелеть в огненном шаре атомной бомбы?” [3,c.14]. И сам же отвечает: “Если души, животные и человеческие, представить в виде сгустков электромагнитного силового поля, то, как нам известно, подобные поля могут быть легко уничтожены импульсом, возникающим при ядерном взрыве… Именно в этом и заключается ультрасекретная и сверхъестественная функция атомной бомбы” [3,c.14]. Тотальная Смерть – “то, что древние египтяне называли Второй и Последней Смертью” [3,c.16]. Если человек смертен, то для Берроуза все же необходимо удостовериться в реальности смерти. Война – “маятник Фуко” для Берроуза. В конкретном случае – Вторая мировая война, к опыту которой он обращается. Небезосновательно рассмотреть в данном контексте опыт и другого представителя постмодернизма. Немецкий художник Йозеф Бойс, служивший во время Второй мировой войны в авиации, зимой 1943 г. был сбит над Крымом, это событие послужило началом его личной мифологии: морозная “татарская степь”, топленый жир, войлок – предопределили образный строй его будущих практик, переполненных архетипическими мотивами; архаичными образами; изображениями животных: овец, зайцев, лосей и др.; топленым салом, войлоком, фетром, медом. “Как объяснять картины мертвому зайцу?”. И это не постмодернистский “пассивный садизм” [6,c.101], рожденный обществом потребления с его супермаркетами и интернетом. На войне жесткости, страха, ужаса и отвращения и так достаточно, его через край, и смерть становится очевидной, всеобъемлющей, всепроникающей из трупов и выжженных стен разрушенных городов прямо в живые организмы
Возможно ли предвидеть близкую кончину кого-либо? Знаки смерти по Берроузу – псы-привратники, они “не охраняют врата, а отворяют их и приводят за собой смерть” [3,c.66]. Это не проводники душ умерших в загробное царство вроде традиционного мифологического Гермеса, приводившего “тени” умерших в царство Аида и Персефоны, современного “Никто” из кинофильма “Мертвец” американского режиссера Джима Джармуша, а именно – предвестники. Тем не менее, Берроуз замечает, что “трудно провести отчетливую границу между вестником и носителем – одно постепенно перетекает в другое… вестник легко может обернуться носителем” [3,c.66-67]. Так, “средневековый хронист Гюнтер Бранденбургский пишет: “Еще ни разу чума не являлась без того, чтобы сначала кто-нибудь не повстречал оборванного и дурно пахнущего мальчишку, лакающего воду, словно пес, из городского источника, а затем поспешающего далее”. Чуму, кстати, именовали тогда Черной Смертью” [3,c.67]. “Пес-привратник также полон злым роком и несчастьями, как змея по весне – ядом… личный пес-привратник всегда является выражением худших сторон личности своей жертвы. Пес-привратник подходит к своей жертве, как ключ к замку” [3,c.67]. Наиболее близко в некоторых аспектах к тому, что А. Шопенгауэр назвал Мировой волей, по крайней мере, по тому деструктивному и в то же время абсолютному характеру, в терминологии Берроуза соответствует “Маргарас”, “Белый кот”, носящий вообще-то, по Берроузу, множество имен. Он это белое мурчание, “он может прятаться в снеге и солнечном свете на белой стене, в облаках и камнях, он движется по улице вместе с ветром, который гонит по мостовой обрывки газет, клочки музыки и серебряной фольги” [3,c.82], “все сотни культов с их ответами на вопросы превращаются в обман при неуловимом белом свете Белого Кота, в обман, за которым не скрывается ничего, кроме страха и пустоты” [3,c.161]. Вообще, как это уже было отмечено выше, представление смерти – представление небытия, поэтому оно носит парадоксальный характер. Тем не менее, можно перечислить достаточно внушительный ряд образов, призванных изобразить смерть или ассоциирующихся с ней. Образ Белого кота в романе “Западные земли”, безусловно, одно из лиц смерти, один из образов, изображающих ее. Однако его функции не исчерпываются олицетворением пронизывающей мир деструкции во всех ее проявлениях. Очень сложно найти в литературе и мифологии какой-либо аналог Белого кота. Скорее всего, ему соответствует какой-либо демон. С одной стороны это смерть, идущая по пятам (Берроуз указывает, что санскритское слово “маргарас” означает “того, кто идет по следу”), но при этом слова Кришны в Бхагавад-Гите о “времени, великом разрушителе миров, несущем гибель всему живому” вряд ли применимы в этой ситуации. Белый кот не слепая сила Кришны или Мировой воли в философии Шопенгауэра, его действия осознаны и одновременно конкретно направлены. Вместе с тем Белый кот – смерть и ослепительное серебряное сияние, проникающее и уничтожающее любую тьму, освещающее все тайное и секретное, “сам Ра во плоти” [3,c.241]. Это вторая сторона Белого кота, сохраняющая в себе черты солярного культа, та же деструкция, но направленная на уничтожение уже другого рода.
“Смерть – конечный продукт судьбы, исполнение предназначения. Нечто должно состояться в положенное время, и после того, как оно состоялось, нет больше никакого смысла в пребывании исполнителя в этом мире” [3,c.86-87]. Уильям С. Холл – альтер-эго Берроуза зимним вечером встречает маленького черного кота “Гейзера”, это и есть смерть в своем истинном обличии… пустота, тьма, небытие. Берроуз пережил свое альтер-эго на десять лет и умер в 1997 г. Но нет никаких сомнений, что роман “Западные земли” виделся Берроузом как завершение его литературной работы, это следует из содержания самого произведения. Оно не только носит в себе оттенки автобиографии, как, впрочем, и все творчество Берроуза, это еще и предсмертная исповедь, и раздача долгов, и постановка точек. Предчувствуя “исполнение предназначения” Берроуз превращает его в исследование, финальной чертой которого и должны быть Западные земли.
Обмануть смерть – значит обмануть природу? Преступники от природы нарушают законы природы, в том числе биологи, некоторые из них, как герой Берроуза, специализируются на эволюционной биологии. Берроуз неустанно анализирует пути к достижению бессмертия. Между тем замечая, “порочна любая методика бессмертия, которое основывается на продлении жизни физического тела, на его постоянной починке…, словно тело – это старый автомобиль” [3,с.208], “попасть в Западные Земли означает освободиться от страха. Сможете ли вы освободиться от страха, если будете пытаться сохранить навечно свое физическое тело?” [3,с.222]. Со временем становится очевидно, что единственный способ победить собственную смерть – отправиться в Западные земли, путь в которые лежит через Страну мертвых, путь, точно и беспрекословно описанный в “Книге мертвых”. “Кафка говорит о точке безвозвратности. Это самое труднодостижимое место во всей вселенной” [3,c.20]. “Дорога в Западные Земли, по определению, самая опасная дорога в мире, потому что проходит она по ту сторону Смерти” [3,с.173]. Таким образом, то, что намеривается совершить Берроуз в романе “Западные земли” формально сродное пути Данте в “Божественной комедии”, только без Эмпирея и райской розы в конце пути. И это вполне соответствует тому, что Лиотар назвал “состоянием постмодерна”, подменившим трансцендентность – имманентностью, вечность – длительностью, провозгласившим “конец истории”, остается лишь молчание Бога и смех ангелов из поэмы “Москва-Петушки” Венедикта Ерофеева. “Этот мир не скрывает ничего за собой, потому что ничего собой не являет – это мертвое пустое место, не имеющее ни смысла, ни цели” [3,c.179], только запах смеси “гнилых цитрусовых и горелой пластмассы – так мог бы пахнуть луна-парк после пожара” [3,c.53].
В конечном итоге Берроуз оказывается перед Западными землями, лежащими на другом берегу бурлящего потока. “Вся грязь и ужас, страх, ненависть, болезни и смерть в истории человечества пролегли между тобой и Западными Землями… Только побывав в Аду, можно увидеть Рай” [3,с.350]. “Ветви дерева – словно черные кружева на фоне серого неба… Старый писатель больше не может писать, потому что он достиг предела слов, предела того, что можно сделать при помощи слов” [3,с.350], констатирует Берроуз в “Западных землях”. Это и есть его зимний вечер, в котором он пребывает на границе Западных земель, это его ожидание, ведь смерть, по Берроузу, – “исполнение предназначения”, а значит, она не должна заставить его себя долго ждать.
Завороженность Берроуза смертью не только в литературном творчестве, но и в личной жизни: увлечение наркотиками, желание молодого Берроуза изучать медицину и др., требует отдельного, психоаналитического рассмотрения. Однако очевидно, что любое стремление постичь смерть, наиболее структурировано представленное в творчестве Берроуза романом “Западные земли”, – стремление к ее окончательному преодолению. В литературе и философии XX века тема смерти занимает не меньшее место, чем и в предыдущие эпохи: достаточно вспомнить хотя бы европейский экзистенциализм с его “пограничными ситуациями”, которые неоднократно были описаны еще Л.Н. Толстым. Однако оригинальность работы Берроуза, пожалуй, в том, что он рассматривает написание романа как способ “расплатиться со смертью” [3,c.9]. Он цитирует Иоганна Вольфганга Гете, упоминает музыку из “Гибели богов”, описывая полуразрушенный Берлин. Концепция смерти Берроуза – особый вклад в новую, “постмодернистскую мифологию”. Остается добавить, что позиция Берроуза сходна “доктрине классового господства интеллектуалов” Деррида, но если у второго она проявляется в его философской эсхатологии, то первый прямо манифестирует: “мы, поэты и писатели, мы – другие, мы – намного чище, мы живем в вечерних светлячках, в звуках паркового оркестра и в гудке далекого поезда, мы живем в служанке, чистящей вареное яйцо для выздоравливающего, который выздоровел давным-давно, мы живем в снеге на могиле Майкла, который падает с неба, мягкий и пушистый, словно ставя точку в судьбе всех живых и мертвых, мы живем в зеленом свете в конце тоннеля, в последнем и величайшем из всех снов человечества…” [3,c.226].
Имя Уильяма С. Берроуза стоит в одном ряду с Жоржем Батаем, автором “Черной весны” Генри Миллером, Альбером Камю, структурным антропологом Клодом Леви-Строссом, Мишелем Фуко, Жаком Деррида, автором романа “Имя розы” Умберто Эко и др. авторами, судьбоносными для эпохи постмодерна, занимая почетное место в пантеоне мысли XX века.
Литература:
1. Берроуз У.С. Голый завтрак / У.С. Берроуз. – М., 2009. – 288 с.
2. Берроуз У.С., Керуак Дж. И бегемоты сварились в своих бассейнах / У.С. Берроуз, Дж. Керуак. – М., 2010. – 224 с.
3. Берроуз У.С. Западные земли / У.С. Берроуз. – М., 2005. – 352 с.
4. Варава В. Россия и Америка: два отношения к смерти / В. Варава // Воронежская беседа. – 2000. – с. 32 – 46.
5. Делез Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза / Ж. Делез. – М., 2000. – 351 с.
6. Коупленд Д. Generation икс / Д. Коупленд. – М., 2009. – 368 с.
7. Маньковская Н.Б. Париж со змеями (введение в эстетику постмодернизма) / Н.Б. Маньковская. – М., 1995.
8. Тэнасе А. Культура и религия / А. Тэнасе. – М., 1977. – 130 с.
9. Philosophy. The Quest for Truth / ed. by Pojman L.P. 1995.
@темы: окололитературное, мозгогруз